2. «Цена — ценность»: какие есть правила в обращении с информацией

Jun 19, 2020

Как мы заметили в первой части, журналистика работает в очень зыбкой области: неведомое. Поэтому ей нужен какой-то универсальный шест, чтобы ощупывать возможные трясины и пропасти на пути. Такой опорой служит профессиональная этика.

Есть кодексы разных международных организаций, бывают свои правила у отдельных редакций. Мораль — дело внутреннее. Предполагается, что если принципы добро-совестности (авторская орфография — Е.В.) и не урегулируют всю журналистскую работу, то хотя бы будут постоянно напоминать о том, какие тонкие грани между добром и злом и разными интересами («что русскому хорошо, то немцу смерть»), и тем самым помогут принимать более взвешенные решения. Этика, если уж на то пошло, тоже туманная гуманитарная область, не имеющая числовой величины.

Наверное, важнейший этический принцип для журналистов после честности – общественное благо. Он же самый трудный для применения. На практике это не просто выбор меньшего из зол, а всегда урок.

Например, обществу следует быть в курсе об опасности. О слоняющемся у ближайшего вокзала маньяке надо предупредить. Но если чьи-то отклонения напрямую никак не затрагивают физическое благополучие других граждан, что делать? Уведомить других или умолчать?

Я помню, как мы с минуту молча смотрели на одну особенно гнусную новость в интернете с моим лучшим главным редактором и добрым другом Тёмой. Гнусность завораживала. И Тёма сказал «нет». Мы не поставили это в номер, а у меня больше не возникал подобный вопрос при работе с новостной лентой. Это было в 2000-е годы.

В 2010-х годах весы перевесила другая чаша, и травмирующие подробности — с картинками! с видео! - стали нормой, тогда как до недавнего «информационного» времени подобный материал был достоянием подпольных кинофабрик для извращенцев. Я имею в виду в первую очередь то, как легко мы теперь видим на экране или на странице чью-то смерть. И не только трупы, но и прямую трансляцию умирания. (См.«Кухарки у власти»).

Так о чем этично говорить, а о чем молчать?

Когда родители не дают своим отпрыскам глазеть на дорожную аварию, они отдают себе отчет, что дети рано или поздно могут сами увидеть и узнать, что угодно. Тут важна именно позиция авторитетного отказа впускать в свой мир то или иное явление. В данном случае — праздный интерес к чужой беде. В случае СМИ к поощрению нездорового любопытства добавляется и риск нанести непоправимый душевный вред близким людям того, чья гибель освещена.

В отношениях поставщика и потребителя информации авторитетный отказ означает, что мы снова оказываемся на милости — и совести — наших «информаторов»-журналистов. Однако сколько бы они нас уже не подводили ложной тревогой и испорченным аппетитом, мы по-прежнему признаем за ними информационный авторитет. Публика сегодня все так же не склонна считать существенным то, что не предали огласке медиаканалы. (см. «Свобода слова или смысла?») Это не наше объективное решение, а привычка к разделению труда. То самое «они знают, что делают». Однако в информационных потоках мы с прессой равноправные участники движения: разделение труда в получении знаний абсурдно. Вы не сможете решить уравнение дважды два равно четыре, разделив его на пять частей и раздав их пяти разным людям. Петя знает, где купить лопату, а у Васи есть деньги, и обоим придется постоянно обмениваться сведениями, если они вместе собираются с помощью благоприобретенной лопаты добывать нефть на соседнем пустыре.

Если мы где-то уступаем дорогу профессионалам охоты за сведениями, как трамваю, это не значит, что мы теперь должны прицепиться к его хвосту и дать ему нас дальше тянуть на тросе или и вовсе пересесть на него пассажиром, отказавшись от роли водителя своих суждений. Нет. Трамвай проехал, а мы помчались дальше по своим делам в разные стороны. Он тяжеловес, ему надо уступить, чтобы не задавил, но едет он, хоть и от имени общественного блага из точки А в точку Б, все-таки по своей колее коммерческих и партийно-корпоративных интересов. А мы как «электорат», трудо- и дееспособные граждане, обязаны иметь собственный рабочий мыслительный аппарат. Опираться в суждениях целиком на внешние источники без собственного представления о том, как оценить полученную информацию, значит поступать, как водители, выскочившие из-за руля и принявшиеся укладывать перед своей машиной трамвайные рельсы.

Понимаем ли мы, например, что для журналистики подразумевает общественное благо? Мы же и есть члены общества! Значит, мы знаем, о чем для нас благо узнавать каждый день?

Перемены, опасности, беды — самое очевидное, что приходит в голову. Но в каком ключе? Нам надо просто «кровищи» или объяснений, как ее остановить? Ведь сегодня мы уже почти не встречаем настоящую расследовательскую и исследовательскую журналистику с погружением в тему и с поиском конструктивного подхода. Редакционный цикл  поджимает, неделя для ежедневного издания — вечность, а новостные сайты обновляются круглосуточно почти без остановки.

При таком раскладе приходится довольствоваться совсем другими значениями слов «много» и «долго», и известные журналисты публикуют на правах экспертов сборники статей о предметах, которые им доводилось изучать иной раз аж «целых две недели». Где провести грань между экспертизой журналистской и «настоящей»? Неужели более вдумчивые и проработанные, чем журналистские, материалы больше не нужны? Для картины мира нам вроде бы уже давно хватает «британских ученых», рубрик о деньгах и товарах и пригоршни безобразий. Зачем журналисту информационной эпохи тратить свое и редакционное время, когда коллективная память стала все равно, как у канарейки — вдобавок сорвавшей голос в попытке зачитать вслух всю фейсбучную ленту новостей? А вершиной мысли в обратной связи считается зубоскальство? Что тоже симптоматично: «какой месседж, такой и фидбэк».

Но вопрос общественного блага встает перед журналистом не только в амбициозных материалах. Не только когда мы тщательно накрываем стол для основательной информационной трапезы. Напротив. Его должны задавать и те, кто производит информацию, и те, кто ее потребляет, тем чаще, чем сильнее  ее каналу нужно поднимать рейтинги и продажи. Там, где в дело идут «горячие пирожки», информационный фаст-фуд. Общественное благо теперь таится — или неприметно привыкает к попиранию  — в мелочах.

1990-е и 2000-е годы стали порой «корпоративных ценностей»: карьера, белые воротнички, герой времени — менеджер среднего звена, топ-менеджер — и вовсе кумир. В эти годы мы, наверное, привыкли и стали снисходительны к пакостям разного уровня, когда речь настойчиво пошла о заработке как смысле и цели существования в том числе в работе редакций. Наверняка что-то подобное происходило и до нас, просто в других костюмах и стилях.

Интересно отметить, что и ЮНЕСКО подошла к концу 2000-х, отказавшись от принятых в 1983 году международных правил этики для журналистов. Их заменили «Путеводителем по саморегулированию СМИ». Сопроводительное слово объясняет: «в каждую новую эпоху этические принципы приходится пересматривать». Это как? Ну вот, например, на нашем веку возник «конфликт свободы слова и границ частной жизни». Но разве возможен такой конфликт, если мы как общество по-прежнему настаиваем на уважительном и бережном отношении к человеческой жизни и как к физическому явлению, и как интимному процессу? Или где-то уже появились маленькими буквами оговорки: «уважать, пока нельзя выгодно продать»? Или, может, значение слов «уважать» и «оберегать» поменялось на «полностью подчинять моему доброму отношению и делать круглосуточно доступным для моего уважительного и бережного интереса»? (см. «Свобода слова или смысла?»)

Международная организация, занятая культурным сотрудничеством, открыла таким образом шлюз для сомнительных информационных практик, хотя адресуется она при этом к более высокой степени осознанности. «Этические принципы меняются». Решайте сами, ребята, насколько вы пали или вознеслись.

И в общем-то, это по-своему обосновано. Писатель — апологет христианства Клайв Льюис отмечает, например, что в разные времена в почете были разные нравственные ценности. Прежде в чести были мужество и целомудрие, а теперь — доброта:

«Мы уже лет сто так сосредоточились на одной из добродетелей – доброте, что многие из нас вообще не знают ничего нравственно хорошего, кроме нее, и ничего нравственно дурного, кроме жестокости. Такие слепые пятна в этике бывали и раньше; у прежних веков тоже были свои излюбленные добродетели. И если уж надо почему-то развить одну добродетель ценой всех других, у доброты больше всего на это прав. (...)
Некоторые удивятся, что я так много говорил о нашей "доброте". Разве наш век не возрастает в жестокости? Да, наверное, но мне кажется, что мы дошли до того, пытаясь свести к доброте все добро. Платон был прав, добродетель едина. Вы просто не сумеете быть добрым, если у вас нет прочих добродетелей. Трус, гордец или развратник не причинит никому особого зла до той поры, пока ничьи интересы еще не угрожают его жизни, достоинству или удовольствию. Все пороки ведут к жестокости. Даже доброе чувство, сострадание, ведет к ней через гнев, если милосердие и справедливость не стоят на страже. Почти все зверства вызваны ужасом перед зверствами врага, а сочувствие угнетенным, оторванное от целостности нравственного закона, естественно ведет к ужасам террора».
(Клайв Льюис, «Христианство (сборник)», гл.4)

Духовная практика — дело личное. А позиция международной организации отражает то, с чем согласились, как следует из ее статуса, уже группы личностей, разные народы. «Сверим часы, господа». И отказ от единой позиции на подобном уровне ломает хребет профессиональной морали. Раз журналисты больше «ни о чем таком» не договаривались, свободу сменяет вседозволенность в неописуемо изобретательных формах. Не потому что журналисты — сорвавшиеся с цепи изверги, а потому что у целого профессионального сообщества отобрали служивший ему годами нравственный компас и предложили вместо этого искать путь в пределах личной видимости. А в затруднительных случаях освещать дорогу экраном смартфона.

2000-е годы как период окончательного укоренения товарного отношения к человеку в рекордные сроки действительно сильно пошатнули гуманитарный, просветительский взгляд на информацию как на самоценное знание, а не только как товар. При этом насколько абстрактна и для кого-то даже вычурна стала при этом этика, настолько прочно закрепилась «новостная ценность» — так называется новый фундамент журналистики в информационную эпоху. (Описание новостных ценностей по-английски и по-русски).

Так, этика отговаривает публиковать фото мертвецов, чтобы не травмировать неподготовленную аудиторию и близких усопшего. Новостная же ценность без сантиментов констатирует, что негативный материал востребован. Редакция может даже сохранить хорошую мину при плохой игре и заверить, что, на ее высоконравственный взгляд, фото трупа — единственный способ достучаться до нашей морали, а вовсе не до рейтинга. Но рейтинг при этом тоже обеспечен. Ведь редакция делает таким ставку на самый прямой канал связи с любым из нас —  сигнал опасности. Он открыт круглосуточно семь дней в неделю. Его не насторожит даже басня Эзопа о мальчике-пастухе, который ради шутки дважды соврал, что на него напал волк, а в третий раз волк действительно загрыз все стадо, потому что мальчику уже никто не поверил и не помог. На деле волк по-прежнему важнее врунишки, и мы снова и снова будем заглатывать новости об угрозах для жизни, даже если нас уже не раз на этом провели.

Есть еще целый утвержденный список наживок, которым пользуются все издания без исключений и которому сразу после этики обучают сегодня будущих журналистов — вы их найдете по той же ссылке выше.

Вроде трудно кого-то в этом упрекнуть. Есть спрос, есть и предложение. Идея общественного блага смещается в плоскость общественного благосостояния, а потребление информации становится волнительной игрой на деньги, где «все понимают», что «журналисты искажают действительность», но вместе с тем надеются, что «здравый смысл» поможет «в случае чего» разглядеть «правду» с помощью пары любимых блогов. (См. «Свобода слова или смысла?»)

Отступление от профессиональной этики несомненно подорвало доверие к средствам массовой информации, но заодно стимулировало конкуренцию. Мы же не готовы брать каждый день приступом дипломатические ведомства других стран, чтобы те доложили о ситуации в мире. Поэтому мы выбираем те каналы информации, которые «врут меньше других». Но при этом изобилии мы все больше утрачиваем связь с реальным положением дел, которое словно в издевку над запросом аудитории на адекватное информирование стало уделом сенсаций: «вся правда о...», «...а на самом деле...».

Как пишет французский публицист Силвен Тессон в первых же строчках своей книги «Байкал: 180 дней одиночества» ((Sylvain Tesson, Dans les forêts de Sibérie, 2011): «Пятнадцать сортов кетчупа. Хочется бежать прочь из такого мира». Не надо пятнадцать, дайте один, но лучший. Как этого добиться на практике, не ограничивая свобод выбора, конкуренции, мнений, мы не знаем, но в большинстве своем именно этого и хотим: идеального кетчупа и чистой правды.

И мы оказались вдруг в информационном вакууме, несмотря на булькающий уже даже в кофеварках интернет. У нас больше сведений, чем когда-либо, но, как говорят опять-таки мои знакомые-нежурналисты: «Не знаешь, кому верить». И это тоже симптом. В этом надломе, когда журналистика массово наплевала на свою этику и основную задачу заботиться об общественном благе, став просто бизнесом, «второй древнейшей профессией», и отражена вся сегодняшняя патологичность новых взаимоотношений человека со знанием.

Знание — не вопрос доверия, а исчерпывающей аргументации. Если вам ее не предоставили, значит, вас плохо информировали, и вы можете смело перестать читать, смотреть и слушать то СМИ, которое оставляет вас в финале раз за разом с профессионально внушенным доверием вместо твердых знаний.

Практические задания
1. Ознакомьтесь с этическими кодексами журналистов. Какие из правил вы узнали впервые? Как соотносятся эти правила с вашими личными нравственными принципами? В чем они вам близки, а в чем — нет?
2. Если вы ведете свою или читаете чью-то еще страничку в соцсетях, о чем вам, кажется, следует там писать, какой информацией делиться? Напишите свои размышления на эту тему.
3. Ознакомьтесь с выпуском новостей в тех СМИ, которые вам нравятся. Попробуйте проанализировать новости дня с точки зрения общественного блага. Возьмите чистый лист бумаги и разделите его на две колонки. В одну выпишите те материалы, которые, по-вашему, служат общественному благу, в другую — те, у которых, как вам кажется, какие-то иные мотивы. Объясните, почему вы расставили материалы именно так.

Читать «Ты — журналист!» целиком (семь эссе и введение):

Введение. Об авторе
1. «Я знаю, что ничего не знаю»: как определить, какой информации нам не хватает
2. «Цена — ценность»: какие есть правила в обращении с информацией
3. «Кухарки у власти»: разница между информированием и манипуляцией
4. «Это правда или вы это прочитали в газете?»: как  проверять сведения на достоверность
5. «Лес за деревьями»: информация без контекста ничего не стоит

6. «Так не спорят! - Нет, спорят!»: логика формы и содержания
7. «Свобода слова или смысла?»: спрос там, где новые предложения

Vorig artikel 1. «Я знаю, что ничего не знаю»: как определить, какой информации нам не хватает
Volgend artikel 3. «Кухарки у власти»: разница между информированием и манипуляцией

November 2022

Ons steunen

Deel je Trakteer ons op een 
Spasibo bestaat zonder geld, maar niet zonder inspanning. Vind je een artikel leuk? Doneer voor een vrijwilligersvergoeding van je favoriete auteur. Elke cent telt!